(no subject)
May. 23rd, 2007 11:13 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
polet_fantaziiОдно из самых счастливых времен моего детства пришлось на мои пять лет.
Мы живем в маленьком городе Пскове. Живем в крохотном домике, с виду похожем на вагончик из книжки про Элли и Тотошку. В нем, правда, три комнаты - одна наша, одна - соседки-старушки, и третья, самая большая, стоит пустая, обшарпанная, с кусками отвалившейся штукатурки на полу.
В нашей комнате у одной стены стоит родительская кровать. Справа от кровати - проход, по которому днем вполне можно пройти от самой двери через всю комнату, к столу.
Вечером мама расставляет мою раскладушку и ставит между ней и их кроватью зеленый эмалированый горшок, после чего пройти уже никуда нельзя, но это и ни к чему - зачем ночью нужен стол? Ночью все спят.
Отец дома появляется редко. Он или работает ночью, или ездит в таинственные командировки. Он - доктор, совсем молодой детский доктор. у него есть белый халат и шапочка, как у Доктора Айболита, хотя на шапочке почему-то не вышит красный крест. (Меня это возмущает, реальность живая и реальность на картинках должны совпадать)!
Когда он дома, он, в основном, спит. Если он случайно не спит, когда я дома, то он берет меня на руки и подкидывает меня вверх, под потолок. Страшно до ужаса, и приятно тоже до ужаса, одновременно.
Если он дома, то по утрам мать будит его на работу.
"Леня, вставай!", - говорит она, и трясет его за плечо. Он переворачивается на другой бок и причмокивает губами. "Помогай будить!" - говорит она мне. И я прыгаю вокруг, радуясь полученному важному заданию, и верещу: "Леня, вставай! Папа, вставай!"
Это не помогает.
Мать зачерпывает ковшиком воды из ведра и льет ему на голову.
Это смешно. Он вскакивает в постели, мутно обводит комнату глазами и спрашивает: "Сколько времени?" Мать отвечает. Я не понимаю, что это значит, я еще не умею читать по часам, но я знаю, что поздно, что папа опять проспал.
Он вскакивает, как есть, в трусах, натягивает штаны и белый халат - на голое тело, без майки, без рубашки. Завязывает шнурки и что-то произносит, когда они рвутся. Они рвутся почти каждый раз. Выскакивает из дома. К счастью, больница находится за забором, мы живем на территории прибольничного городка.
Я удивляюсь - "опять без рубашки побежал".
Мать вздыхает: " Устал. Не высыпается". Ей 27 лет, и она пока еще его любит.
Спустя десять лет вид рвущихся шнурков будет вызывать в ней приступ неудержимого гнева, но пока что она ему искренне сочувствует.
Мать собирает меня в сад. У нее большой живот, и время от времени она останавливается и прижимает к нему мою ладонь. "Смотри, как Ванька пинается". Я не знаю, почему Ванька. Меня это смешит.
То, что сейчас происходит с матерью, называется "беременная". Каждое утро она глотает маленькую витаминку, прозрачную, изумительного рубинового цвета. Эти витаминки пьют, чтобы в животе появился ребеночек. Если я выпью, у меня тоже вырастет живот. Но я еще маленькая, и от такого большого живота непременно лопну. Лучше мне эти витаминки не трогать. Лопнуть я не хочу, и витаминки, соответственно, не трогаю, хотя они безумно красивые, и, если честно, соблазн есть - схватить и запихать в рот, и катать там языком, ощущая приятные круглость и твердость.
У меня немного игрушек, но они все - любимые; в уголке на полке - стопка книжек, в основном, про животных. Я знаю их почти наизусть, но перечитываю снова и снова. Я - единственная девочка во всем садике, которая умеет читать. Воспитатели сильно уважают меня за это и не наказывают за то, что я никогда не съедаю обед. Других детей наказывают - ставят в угол, а то и заставляют залезть в огромные кастрюли, которые стоят на полу в кухне. Все другие дети дети стоят кружком и смотрят, как наказанные снимают крышки с кастрюль и залезают в них, и повариха вновь закрывает кастрюли крышкой. Мы молчим, потому что никогда не известно на самом деле, дадут ли им вылезти из кастрюли в конце наказания, или таки зальют водой, сварят и заставят нас есть. Ведь воспитательницы очень похожи на Бабу Ягу. С них станется.
Тем не менее, я счастлива. Да, я ненавижу детский сад, но это необходимое зло. Не бывает, чтобы дети не ходили в сад. Меня все любят, и все вокруг друг друга любят, и мать с отцом смотрят друг на друга какими-то особенными глазами, трутся носами, как маленькие, и спрашивают смешным голосом: "Ты меня лю? И я тебя очень лю". И я знаю, что "лю" - это самое главное слово на свете. И все в мире устроено правильно, как надо, и все находится под присмотром неизвестно кого, но, несомненно, кого-то очень взрослого и доброго, который точно знает, как оно должно быть...
Мы живем в маленьком городе Пскове. Живем в крохотном домике, с виду похожем на вагончик из книжки про Элли и Тотошку. В нем, правда, три комнаты - одна наша, одна - соседки-старушки, и третья, самая большая, стоит пустая, обшарпанная, с кусками отвалившейся штукатурки на полу.
В нашей комнате у одной стены стоит родительская кровать. Справа от кровати - проход, по которому днем вполне можно пройти от самой двери через всю комнату, к столу.
Вечером мама расставляет мою раскладушку и ставит между ней и их кроватью зеленый эмалированый горшок, после чего пройти уже никуда нельзя, но это и ни к чему - зачем ночью нужен стол? Ночью все спят.
Отец дома появляется редко. Он или работает ночью, или ездит в таинственные командировки. Он - доктор, совсем молодой детский доктор. у него есть белый халат и шапочка, как у Доктора Айболита, хотя на шапочке почему-то не вышит красный крест. (Меня это возмущает, реальность живая и реальность на картинках должны совпадать)!
Когда он дома, он, в основном, спит. Если он случайно не спит, когда я дома, то он берет меня на руки и подкидывает меня вверх, под потолок. Страшно до ужаса, и приятно тоже до ужаса, одновременно.
Если он дома, то по утрам мать будит его на работу.
"Леня, вставай!", - говорит она, и трясет его за плечо. Он переворачивается на другой бок и причмокивает губами. "Помогай будить!" - говорит она мне. И я прыгаю вокруг, радуясь полученному важному заданию, и верещу: "Леня, вставай! Папа, вставай!"
Это не помогает.
Мать зачерпывает ковшиком воды из ведра и льет ему на голову.
Это смешно. Он вскакивает в постели, мутно обводит комнату глазами и спрашивает: "Сколько времени?" Мать отвечает. Я не понимаю, что это значит, я еще не умею читать по часам, но я знаю, что поздно, что папа опять проспал.
Он вскакивает, как есть, в трусах, натягивает штаны и белый халат - на голое тело, без майки, без рубашки. Завязывает шнурки и что-то произносит, когда они рвутся. Они рвутся почти каждый раз. Выскакивает из дома. К счастью, больница находится за забором, мы живем на территории прибольничного городка.
Я удивляюсь - "опять без рубашки побежал".
Мать вздыхает: " Устал. Не высыпается". Ей 27 лет, и она пока еще его любит.
Спустя десять лет вид рвущихся шнурков будет вызывать в ней приступ неудержимого гнева, но пока что она ему искренне сочувствует.
Мать собирает меня в сад. У нее большой живот, и время от времени она останавливается и прижимает к нему мою ладонь. "Смотри, как Ванька пинается". Я не знаю, почему Ванька. Меня это смешит.
То, что сейчас происходит с матерью, называется "беременная". Каждое утро она глотает маленькую витаминку, прозрачную, изумительного рубинового цвета. Эти витаминки пьют, чтобы в животе появился ребеночек. Если я выпью, у меня тоже вырастет живот. Но я еще маленькая, и от такого большого живота непременно лопну. Лучше мне эти витаминки не трогать. Лопнуть я не хочу, и витаминки, соответственно, не трогаю, хотя они безумно красивые, и, если честно, соблазн есть - схватить и запихать в рот, и катать там языком, ощущая приятные круглость и твердость.
У меня немного игрушек, но они все - любимые; в уголке на полке - стопка книжек, в основном, про животных. Я знаю их почти наизусть, но перечитываю снова и снова. Я - единственная девочка во всем садике, которая умеет читать. Воспитатели сильно уважают меня за это и не наказывают за то, что я никогда не съедаю обед. Других детей наказывают - ставят в угол, а то и заставляют залезть в огромные кастрюли, которые стоят на полу в кухне. Все другие дети дети стоят кружком и смотрят, как наказанные снимают крышки с кастрюль и залезают в них, и повариха вновь закрывает кастрюли крышкой. Мы молчим, потому что никогда не известно на самом деле, дадут ли им вылезти из кастрюли в конце наказания, или таки зальют водой, сварят и заставят нас есть. Ведь воспитательницы очень похожи на Бабу Ягу. С них станется.
Тем не менее, я счастлива. Да, я ненавижу детский сад, но это необходимое зло. Не бывает, чтобы дети не ходили в сад. Меня все любят, и все вокруг друг друга любят, и мать с отцом смотрят друг на друга какими-то особенными глазами, трутся носами, как маленькие, и спрашивают смешным голосом: "Ты меня лю? И я тебя очень лю". И я знаю, что "лю" - это самое главное слово на свете. И все в мире устроено правильно, как надо, и все находится под присмотром неизвестно кого, но, несомненно, кого-то очень взрослого и доброго, который точно знает, как оно должно быть...
