(no subject)
Oct. 5th, 2007 09:44 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
polet_fantaziiПеречитываю книгу Вересаева "Записки врача".
Первый раз я читала ее в школе, за полгода до поступления в медицинский институт. Читала по рекомендации отца (по его же рекомендации я сделала и окончательный выбор - медицина супротив энтомологии, для изучения которой надо было поступать на обычный биофак. С каждым годом я все более ему благодарна за этот выбор, который тогда казался мне сомнительным).
Не знаю, зачем он мне рекомендовал "Записки" - мы никогда не обсуждали этой книги, он просто спросил - "Прочла?" Я ответила "Прочла". Разговора, увы, не последовало. (Я вообще тогда вела гораздо больше бесед с матерью, чем с ним. Может, поэтому, а может, еще почему, теперь с каждым годом у стремительно падает количество вещей, которые хотелось бы обсудить с ней и сильно растет количество тем, на которые хотелось бы поговорить с ним. Увы).
Я не очень помню тогдашние мои впечатления от книги, внимание мое в ней, в основном, привлекалось тогда описанием различных страданий и болезней. Но, видимо, книга понравилась, потому что я взялась ее перечитывать позже, уже студенткой старших курсов. Акценты тогда сместились, и меня волновал вопрос этический - об отношениях врача и пациента, особенно при печальном исходе. Живи я в России, меня бы и сейчас этот вопрос живо интересовал, но там, где я живу сейчас, эта проблема не то, чтобы не актуальна, но не особо болезненна, решается не всхлипами и охами, а сводом законов и страховыми компаниями. И, хорошо это или нет, такой подход мне нравится.
Ну да неважно. Сейчас, после 20 лет причастности к медицине, я взялась за эту книгу в третий раз. Взялась больше из любопытства. Меньше всего я ожидала того, что зависну над этими страницами, что буду перечитывать их и подолгу над ними размышлять, иногда даже во сне.
Есть книги, для понимания которых надо созреть. Мне хочется мусолить каждый абзац, цитировать огромные куски текста. Кое-что сказано почти моими словами, кое с чем я буду спорить до потери пульса. Но "Записки" для меня совершенно очевидно стали не только "книгой года", но и вообще Книгой.
Вересаев методично описывает чувства и ощущения, возникающие у молодого человека, который постепенно приобщается к миру медицины.
Восторг от внезапного понимания того, как прекрасно, неимоверно сложно и разумно сложено тело, от ощущения причастности чуть ли не к божественному - ты понимаешь, ты знаешь, следовательно, ты можешь менять и управлять - сменяется отчаянием и мыслями о бесцельности медицины вообще, ибо есть много страданий, где сделать ничего невозможно.
Не скажу за всех, но мне эти этапы знакомы хорошо.
Чем дальше шло теперь мое знакомство с медициной, тем все больше
усиливалось у меня то впечатление, которое я вынес из первого вскрытия. В
клиниках, на теоретических лекциях, на вскрытиях, в учебниках - везде было
то же самое. Рядом с тою парадною медициною, которая лечит и воскрешает и
для которой я сюда поступил, передо мною все шире развертывалась другая
медицина - немощная, бессильная, ошибающаяся и лживая, берущаяся лечить
болезни, которых не может определить, старательно определяющая болезни,
которых заведомо не может вылечить.
И дальше:
В лечении болезней меня поражала чрезвычайная шаткость и
неопределенность показаний, обилие предлагаемых против каждой болезни
средств - и рядом с этим крайняя неуверенность в действительности этих
средств. "Лечение аневризмы аорты, - говорится, например, в руководстве
Штрюмпеля, - до сих пор дает еще очень сомнительные результаты; тем не
менее, в каждом данном случае мы вправе испробовать тот или другой из
рекомендованных способов". "Чтобы предотвратить повторение припадков грудной
жабы, - говорится там же, - рекомендовано очень много средств: мышьяк,
сернокислый цинк, азотнокислое серебро, бромистый калий, хинин и другие.
Попробовать какое-либо из этих средств не мешает, но верного успеха обещать
себе не следует"; и так без конца. "Можно попробовать то-то", "некоторые
очень довольны тем-то", "не мешает испытать то-то". Я пришел сюда, чтоб меня
научили, как вылечить больного, а мне предлагают "пробовать", да еще без
всякого ручательства за успех!
Прошла сотня лет. Чувство бессилия осталось - люди умирают, иногда совершенно молодые, и иногда сделать с этим совершенно ничего невозможно. Но, блин...
Грудная жаба (стенокардия) не то, чтобы исчезла, но живут с ней годами, умирают нередко совершенно от другого. Аневризма аорты до сих пор может быть смертельна, но не в 50 лет, а в 70, в последние годы ее на моиз глазах все более и более успешно лечат не разрезая живота, через маленькую дырочку в паху. Еще немного - и лечение аневризмы превратится в амбулаторную процедуру, быструю и безболезненную.
Найдите человека, который был бы молод, имел бы нормальный иммунитет, не пил и не бомжевал, не был бы полным идиотом и при этом умирал бы на ваших глазах от дифтерии, крупозного воспаления легких, туберкулеза, в конце-концов. То есть, найти, наверняка, можно (в медицине, сами знаете, как и в любви - нет ни ста процентов, ни невозможного), но искать придется долго.
Не зря, стало быть, было это все - и вскрытия в прозекторской, когда за дверями бились в припадке родители, умоляя не вскрывать тело младенчика, ни смерти пациентов, которые получали новое, не вполне опробованное лечение, ни даже замученные лягушки, которых, если честно, жаль больше всего - они как бы совсем безвинно страдают тысячами и десятками тысяч.
Живи я во время написания романа, шансы мои дожить до моего возраста были бы очень невелики.
Вересаев приводит статистику: из ста прядильщиков сорокалетний возраст у нас переходит только девять человек, что из женщин, занятых при обработке волокнистых веществ, дольше сорока лет живет только шесть процентов. Узнаем мы также, что, вследствие непомерного труда, у крестьянок на все летние месяцы совершенно прекращается свойственная женщинам физиологическая жизнь, что швеи и учащиеся девушки в несколько лет вырождаются в бескровных, больных уродов.
Роды перестали быть смертельно опасным событием, дети перестали гибнуть пачками в младенческом возрасте.
И это здорово, как же это здорово!
Вересаев пишет о собственных ошибках, о смертях, о том, что есть в загашнике у каждого врача, и все это мне мучительно знакомо.
А вот дальше идут рассуждения об этике, о стыдливости, о философских материях. И вот тут мне хочется спорить. Но это не сегодня, а позже.
Первый раз я читала ее в школе, за полгода до поступления в медицинский институт. Читала по рекомендации отца (по его же рекомендации я сделала и окончательный выбор - медицина супротив энтомологии, для изучения которой надо было поступать на обычный биофак. С каждым годом я все более ему благодарна за этот выбор, который тогда казался мне сомнительным).
Не знаю, зачем он мне рекомендовал "Записки" - мы никогда не обсуждали этой книги, он просто спросил - "Прочла?" Я ответила "Прочла". Разговора, увы, не последовало. (Я вообще тогда вела гораздо больше бесед с матерью, чем с ним. Может, поэтому, а может, еще почему, теперь с каждым годом у стремительно падает количество вещей, которые хотелось бы обсудить с ней и сильно растет количество тем, на которые хотелось бы поговорить с ним. Увы).
Я не очень помню тогдашние мои впечатления от книги, внимание мое в ней, в основном, привлекалось тогда описанием различных страданий и болезней. Но, видимо, книга понравилась, потому что я взялась ее перечитывать позже, уже студенткой старших курсов. Акценты тогда сместились, и меня волновал вопрос этический - об отношениях врача и пациента, особенно при печальном исходе. Живи я в России, меня бы и сейчас этот вопрос живо интересовал, но там, где я живу сейчас, эта проблема не то, чтобы не актуальна, но не особо болезненна, решается не всхлипами и охами, а сводом законов и страховыми компаниями. И, хорошо это или нет, такой подход мне нравится.
Ну да неважно. Сейчас, после 20 лет причастности к медицине, я взялась за эту книгу в третий раз. Взялась больше из любопытства. Меньше всего я ожидала того, что зависну над этими страницами, что буду перечитывать их и подолгу над ними размышлять, иногда даже во сне.
Есть книги, для понимания которых надо созреть. Мне хочется мусолить каждый абзац, цитировать огромные куски текста. Кое-что сказано почти моими словами, кое с чем я буду спорить до потери пульса. Но "Записки" для меня совершенно очевидно стали не только "книгой года", но и вообще Книгой.
Вересаев методично описывает чувства и ощущения, возникающие у молодого человека, который постепенно приобщается к миру медицины.
Восторг от внезапного понимания того, как прекрасно, неимоверно сложно и разумно сложено тело, от ощущения причастности чуть ли не к божественному - ты понимаешь, ты знаешь, следовательно, ты можешь менять и управлять - сменяется отчаянием и мыслями о бесцельности медицины вообще, ибо есть много страданий, где сделать ничего невозможно.
Не скажу за всех, но мне эти этапы знакомы хорошо.
Чем дальше шло теперь мое знакомство с медициной, тем все больше
усиливалось у меня то впечатление, которое я вынес из первого вскрытия. В
клиниках, на теоретических лекциях, на вскрытиях, в учебниках - везде было
то же самое. Рядом с тою парадною медициною, которая лечит и воскрешает и
для которой я сюда поступил, передо мною все шире развертывалась другая
медицина - немощная, бессильная, ошибающаяся и лживая, берущаяся лечить
болезни, которых не может определить, старательно определяющая болезни,
которых заведомо не может вылечить.
И дальше:
В лечении болезней меня поражала чрезвычайная шаткость и
неопределенность показаний, обилие предлагаемых против каждой болезни
средств - и рядом с этим крайняя неуверенность в действительности этих
средств. "Лечение аневризмы аорты, - говорится, например, в руководстве
Штрюмпеля, - до сих пор дает еще очень сомнительные результаты; тем не
менее, в каждом данном случае мы вправе испробовать тот или другой из
рекомендованных способов". "Чтобы предотвратить повторение припадков грудной
жабы, - говорится там же, - рекомендовано очень много средств: мышьяк,
сернокислый цинк, азотнокислое серебро, бромистый калий, хинин и другие.
Попробовать какое-либо из этих средств не мешает, но верного успеха обещать
себе не следует"; и так без конца. "Можно попробовать то-то", "некоторые
очень довольны тем-то", "не мешает испытать то-то". Я пришел сюда, чтоб меня
научили, как вылечить больного, а мне предлагают "пробовать", да еще без
всякого ручательства за успех!
Прошла сотня лет. Чувство бессилия осталось - люди умирают, иногда совершенно молодые, и иногда сделать с этим совершенно ничего невозможно. Но, блин...
Грудная жаба (стенокардия) не то, чтобы исчезла, но живут с ней годами, умирают нередко совершенно от другого. Аневризма аорты до сих пор может быть смертельна, но не в 50 лет, а в 70, в последние годы ее на моиз глазах все более и более успешно лечат не разрезая живота, через маленькую дырочку в паху. Еще немного - и лечение аневризмы превратится в амбулаторную процедуру, быструю и безболезненную.
Найдите человека, который был бы молод, имел бы нормальный иммунитет, не пил и не бомжевал, не был бы полным идиотом и при этом умирал бы на ваших глазах от дифтерии, крупозного воспаления легких, туберкулеза, в конце-концов. То есть, найти, наверняка, можно (в медицине, сами знаете, как и в любви - нет ни ста процентов, ни невозможного), но искать придется долго.
Не зря, стало быть, было это все - и вскрытия в прозекторской, когда за дверями бились в припадке родители, умоляя не вскрывать тело младенчика, ни смерти пациентов, которые получали новое, не вполне опробованное лечение, ни даже замученные лягушки, которых, если честно, жаль больше всего - они как бы совсем безвинно страдают тысячами и десятками тысяч.
Живи я во время написания романа, шансы мои дожить до моего возраста были бы очень невелики.
Вересаев приводит статистику: из ста прядильщиков сорокалетний возраст у нас переходит только девять человек, что из женщин, занятых при обработке волокнистых веществ, дольше сорока лет живет только шесть процентов. Узнаем мы также, что, вследствие непомерного труда, у крестьянок на все летние месяцы совершенно прекращается свойственная женщинам физиологическая жизнь, что швеи и учащиеся девушки в несколько лет вырождаются в бескровных, больных уродов.
Роды перестали быть смертельно опасным событием, дети перестали гибнуть пачками в младенческом возрасте.
И это здорово, как же это здорово!
Вересаев пишет о собственных ошибках, о смертях, о том, что есть в загашнике у каждого врача, и все это мне мучительно знакомо.
А вот дальше идут рассуждения об этике, о стыдливости, о философских материях. И вот тут мне хочется спорить. Но это не сегодня, а позже.
