(no subject)
Jun. 11th, 2011 12:23 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
polet_fantaziiУпражнение начиналось со слов "Возьмите ручку и запишите в журнал все, что придет вам в голову в ответ на вопрос "Как изменилась бы моя жизнь, встреть я настоящую любовь?"
Дина вздохнула и пробежалась глазами по параграфу выше - "За тем, что вы поверхностно думаете, что хотите, обычно стоит гораздо более глубокая и неосознанная эмоциональная потребность. У большинства моих клиентов желание любовных отношений основано на потребности чувствовать себя любимыми и принятыми, потребности, неудовлетворенной в детствe".
Дина еще раз вздохнула. "Чем я отличаюсь от большинства клиентов?, - подумала она. - Ничем. И у меня наверное, все то же самое. Я зря трачу время".
Однако она послушно взяла ручку и вывела первую строку.
"Боже мой, что это?" - просматривая лист через полчаса, она наткнулась на фразу, от которой по коже немедленно пробежали мурашки.
"Я перестану наконец бояться чертовой смерти".
Потом - "Мне будет с кем ходить на вечеринки. В выходные по утрам я буду не валяться в постели, а готовить завтрак, а потом мы будем куда-нибудь ходить, как все пары, хотя валяться в постели куда приятнее". И снова - "Я смогу перестать бояться смерти. мне будет некогда".
"Вот те раз, девочка", - привычно обратилась на к себе. - "Тебе уже за сорок, а ты, оказывается, до сих пор, как в детстве, боишься смерти?"
Она-то думала, что совсем не боится смерти. И все ее друзья говорили то же самое. "Смерть - это ерунда. Это даже избавление. Вот ты был, а вот тебя нет, но, поскольку ты этого уже не знаешь, то тебе это и все равно. Страшна долгая одинокая старось, страшна немощь, беспомощность, когда ты теряешь разум, и тебя запирают в дом престарелых, где ты уже не можешь и шагу сделать, куда хочется. В такой ситуации смерть - это только благо, бояться ее просто глупо!" - такое рассуждение она слышала не раз, да и сама его повторяла при случае, и все вокруг всегда соглашались, что это очень мудро.
А в детстве пятиэтажный кирпичный дом, в котором жили бабушка и дедушка, выходил окнами на тихую улицу, по которой редко проезжали машины. Зато где-то раз в неделю по этой улице проходили похоронные процессии. Наверное, улица выходила к кладбищу, сообразила Дина уже много лет спустя, но, с другой стороны, она бы наверное увидела это кладбище рано или поздно - ведь она ходила с бабушкой в детский сад, и на рынок, и в поликлинику, и - позже - в школу, в магазин, в другой детский садик за братом. Она помнила парк, кинотеатр и пару двориков с детскими площадками, магазин канцтоваров и мрачные подворотни, но кладбища в районе не было, точно, она бы о нем знала. Не могла бы не знать.
И, может, поэтому, ей всегда казалось, что похоронные процессии направляются в никуда, так же, как они и приходят из ниоткуда.
Они появлялись всегда в самом разгаре солнечного дня. Среди милого птичьего щебетa и бликов на зеленой листве внезапно раздавался громкий, как трубный глас, удар тарелок. "Бум-м-м!" И начиналась музыка, скорбная, медленная и окрашенная в черный цвет, как и вся процессия. Каждый новый удар тарелок приходился как раз по сердцу. Посередине и сверху процессии плыл гроб, белый, в пенном кружеве, очень красивый и невероятно страшный. В гроб заглянуть не удавалось никогда - даже с балкона толком было ничего не рассмотреть, только чуть-чуть чего-то желтого, и это желтое тоже было безумно страшным.
Процессии тянулись медленно и долго, и, казалось, высасывали за это время все краски солнечного дня. После них умолкали птицы, стихал ветер, а на сердце воцарялась печаль. "Все умрут", - думала маленькая Дина. "Вот так же пронесут и маму, и папу, и бабушку с дедушкой, и я останусь одна. А может, мама и папа уже умерли, услали меня на лето сюда, а сами попали под машину, и я никогда их больше не увижу. А может, их укусил огромный паук, такой, как живет между вторым и третьим этажом, только в десять раз больше. Да, конечно, они уже тоже умерли, и я умру, и мы все умрем. Не останется никого, только мрак, только холод, только страх и пустота". В этот момент дышать обычно становилось просто невыносимо, и Дина шла за исцелением к попугайчикам.
Попугайчики жили в полуподвальной квартире с другой стороны дома. Большинство окон в полуподвальные квартиры были ужасны - что это за окно, которое смотрит прямо на тротуар, или, еще хуже, в специальную яму в тротуаре, и в эту яму все плюют и бросают окурки, и туда заметает ветром всю уличную грязь. Эти окна всегда были пыльными и наглухо задернуты шторками изнутри, и, наверное, там жили очень грустные люди, как же может быть веселым человек, которому невозможно без отвращения выглянуть в собственное окно!
Но одна квартира была не такая. Окно в ней всегда было чисто вымыто, и на подоконнике стояла огромная клетка с пестрыми попугайчиками. Попугайчики были невероятных голубых, ярко-желтых и зеленых расцветок, с радужной рябью на шейках. Они прыгали по жердочкам так беспечно, что пять минут наблюдений за ними изгоняли напрочь памайть и о похоронной процессии, и о нестерпимо печальной музыке, и о разлуке, и о смерти.
Нет, смерть не уходила насовсем. Она выглядывала из самых неожиданных мест в самые неожиданные минуты - когда ты возвращается вечером из парка под южным чернильным небом, и бабушка ставит перед тобой на стол кружку теплого молока и две дольки шоколада, и и это молоко с шоколадом почему-то бывает пронизано одиночеством и грустью. Или когда она складывает утром пикейное одеяло - с одной стороны утреннее, белое с голубыми домиками, а с другой стороны ночное - синее с белыми домиками, и ночная сторона почему-то кажется страшной и напоминает о смерти. Но все-таки с такими кратковременными напоминаниями о ночи и смерти еще как-то можно было жить, о них можно было забыть, не думать, и тогда смерть просто переставала существовать.
Дина встряхнулась. Как глубоко погрузилась она в детские воспоминания! Вся жизнь прошла, а детские глупые страхи тут как тут, никуда не делись.
"Значит, отношения мне нужны только для того, чтобы не думать о смерти?", - произнесла она.
"Не удивительно, что из них никогда не выходило ничего хорошего. Тоже мне, попытка побороть мементо мори!"
Дина заново улеглась в постель, взбив предварительно подушки.
День за окном уже перевалил за отметку двенадцати часов, и Дине было несколько неловко валяться в постели, так и не расчесавшись с самого утра.
"А не все ли равно?" - спросила она сама себя громко. "Кому какое дело? Уж не отголосок ли это того же самого страха? Мол, ты бока отлеживаешь, а так и жизнь пройдет, умрешь и не заметишь, что провалялась всю жизнь. Уж не пытаюсь ли я жить на всю катушку только для того, чтобы не думать о смерти?"
Она натянула одеяло по самые плечи.
"Смерть! Раз уж я так тебя боюсь, что провела большую часть своей жизни, убегая от тебя, то, наверное, пришла пора нам познакомиться поближе. Все всегда все равно кончается, и при этом ничто никогда не кончается ничем, странный парадокс. Иди сюда, мой страх, я хочу взглянуть тебе в лицо!"
Она опустила веки и в глаза ей брызнул июльский свет, заливающий огромный двор перед пятиэтажным кирпичным домом.
Дина вздохнула и пробежалась глазами по параграфу выше - "За тем, что вы поверхностно думаете, что хотите, обычно стоит гораздо более глубокая и неосознанная эмоциональная потребность. У большинства моих клиентов желание любовных отношений основано на потребности чувствовать себя любимыми и принятыми, потребности, неудовлетворенной в детствe".
Дина еще раз вздохнула. "Чем я отличаюсь от большинства клиентов?, - подумала она. - Ничем. И у меня наверное, все то же самое. Я зря трачу время".
Однако она послушно взяла ручку и вывела первую строку.
"Боже мой, что это?" - просматривая лист через полчаса, она наткнулась на фразу, от которой по коже немедленно пробежали мурашки.
"Я перестану наконец бояться чертовой смерти".
Потом - "Мне будет с кем ходить на вечеринки. В выходные по утрам я буду не валяться в постели, а готовить завтрак, а потом мы будем куда-нибудь ходить, как все пары, хотя валяться в постели куда приятнее". И снова - "Я смогу перестать бояться смерти. мне будет некогда".
"Вот те раз, девочка", - привычно обратилась на к себе. - "Тебе уже за сорок, а ты, оказывается, до сих пор, как в детстве, боишься смерти?"
Она-то думала, что совсем не боится смерти. И все ее друзья говорили то же самое. "Смерть - это ерунда. Это даже избавление. Вот ты был, а вот тебя нет, но, поскольку ты этого уже не знаешь, то тебе это и все равно. Страшна долгая одинокая старось, страшна немощь, беспомощность, когда ты теряешь разум, и тебя запирают в дом престарелых, где ты уже не можешь и шагу сделать, куда хочется. В такой ситуации смерть - это только благо, бояться ее просто глупо!" - такое рассуждение она слышала не раз, да и сама его повторяла при случае, и все вокруг всегда соглашались, что это очень мудро.
А в детстве пятиэтажный кирпичный дом, в котором жили бабушка и дедушка, выходил окнами на тихую улицу, по которой редко проезжали машины. Зато где-то раз в неделю по этой улице проходили похоронные процессии. Наверное, улица выходила к кладбищу, сообразила Дина уже много лет спустя, но, с другой стороны, она бы наверное увидела это кладбище рано или поздно - ведь она ходила с бабушкой в детский сад, и на рынок, и в поликлинику, и - позже - в школу, в магазин, в другой детский садик за братом. Она помнила парк, кинотеатр и пару двориков с детскими площадками, магазин канцтоваров и мрачные подворотни, но кладбища в районе не было, точно, она бы о нем знала. Не могла бы не знать.
И, может, поэтому, ей всегда казалось, что похоронные процессии направляются в никуда, так же, как они и приходят из ниоткуда.
Они появлялись всегда в самом разгаре солнечного дня. Среди милого птичьего щебетa и бликов на зеленой листве внезапно раздавался громкий, как трубный глас, удар тарелок. "Бум-м-м!" И начиналась музыка, скорбная, медленная и окрашенная в черный цвет, как и вся процессия. Каждый новый удар тарелок приходился как раз по сердцу. Посередине и сверху процессии плыл гроб, белый, в пенном кружеве, очень красивый и невероятно страшный. В гроб заглянуть не удавалось никогда - даже с балкона толком было ничего не рассмотреть, только чуть-чуть чего-то желтого, и это желтое тоже было безумно страшным.
Процессии тянулись медленно и долго, и, казалось, высасывали за это время все краски солнечного дня. После них умолкали птицы, стихал ветер, а на сердце воцарялась печаль. "Все умрут", - думала маленькая Дина. "Вот так же пронесут и маму, и папу, и бабушку с дедушкой, и я останусь одна. А может, мама и папа уже умерли, услали меня на лето сюда, а сами попали под машину, и я никогда их больше не увижу. А может, их укусил огромный паук, такой, как живет между вторым и третьим этажом, только в десять раз больше. Да, конечно, они уже тоже умерли, и я умру, и мы все умрем. Не останется никого, только мрак, только холод, только страх и пустота". В этот момент дышать обычно становилось просто невыносимо, и Дина шла за исцелением к попугайчикам.
Попугайчики жили в полуподвальной квартире с другой стороны дома. Большинство окон в полуподвальные квартиры были ужасны - что это за окно, которое смотрит прямо на тротуар, или, еще хуже, в специальную яму в тротуаре, и в эту яму все плюют и бросают окурки, и туда заметает ветром всю уличную грязь. Эти окна всегда были пыльными и наглухо задернуты шторками изнутри, и, наверное, там жили очень грустные люди, как же может быть веселым человек, которому невозможно без отвращения выглянуть в собственное окно!
Но одна квартира была не такая. Окно в ней всегда было чисто вымыто, и на подоконнике стояла огромная клетка с пестрыми попугайчиками. Попугайчики были невероятных голубых, ярко-желтых и зеленых расцветок, с радужной рябью на шейках. Они прыгали по жердочкам так беспечно, что пять минут наблюдений за ними изгоняли напрочь памайть и о похоронной процессии, и о нестерпимо печальной музыке, и о разлуке, и о смерти.
Нет, смерть не уходила насовсем. Она выглядывала из самых неожиданных мест в самые неожиданные минуты - когда ты возвращается вечером из парка под южным чернильным небом, и бабушка ставит перед тобой на стол кружку теплого молока и две дольки шоколада, и и это молоко с шоколадом почему-то бывает пронизано одиночеством и грустью. Или когда она складывает утром пикейное одеяло - с одной стороны утреннее, белое с голубыми домиками, а с другой стороны ночное - синее с белыми домиками, и ночная сторона почему-то кажется страшной и напоминает о смерти. Но все-таки с такими кратковременными напоминаниями о ночи и смерти еще как-то можно было жить, о них можно было забыть, не думать, и тогда смерть просто переставала существовать.
Дина встряхнулась. Как глубоко погрузилась она в детские воспоминания! Вся жизнь прошла, а детские глупые страхи тут как тут, никуда не делись.
"Значит, отношения мне нужны только для того, чтобы не думать о смерти?", - произнесла она.
"Не удивительно, что из них никогда не выходило ничего хорошего. Тоже мне, попытка побороть мементо мори!"
Дина заново улеглась в постель, взбив предварительно подушки.
День за окном уже перевалил за отметку двенадцати часов, и Дине было несколько неловко валяться в постели, так и не расчесавшись с самого утра.
"А не все ли равно?" - спросила она сама себя громко. "Кому какое дело? Уж не отголосок ли это того же самого страха? Мол, ты бока отлеживаешь, а так и жизнь пройдет, умрешь и не заметишь, что провалялась всю жизнь. Уж не пытаюсь ли я жить на всю катушку только для того, чтобы не думать о смерти?"
Она натянула одеяло по самые плечи.
"Смерть! Раз уж я так тебя боюсь, что провела большую часть своей жизни, убегая от тебя, то, наверное, пришла пора нам познакомиться поближе. Все всегда все равно кончается, и при этом ничто никогда не кончается ничем, странный парадокс. Иди сюда, мой страх, я хочу взглянуть тебе в лицо!"
Она опустила веки и в глаза ей брызнул июльский свет, заливающий огромный двор перед пятиэтажным кирпичным домом.
