(no subject)
Mar. 5th, 2009 11:22 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
polet_fantaziiАх, доктор Векслер, доктор Векслер...
Израильтянин родом из Бразилии, анестезиолог, специалист по реаниматологии. Именно поэтому я и не встретилась с ним ни разу за более чем полгода моей свеженькой резидентуры в больнице города на юге Израиля - он проводил большую часть времени в реанимации, а в операционной показывался редко. В реанимацю же резиденты приходят не раньше, чем на второй, а то и на третий год.
Итак, я его не видела (это не совсем верно. Я его, конечно, видела на утренних планерках, но народу в отделении было много, и первый год я путалась в именах, лицах и рангах, а спрашивать стеснялась. Это сейчас у меня последние остатки стеснительности растаяли - помните стихи "Все равно любимая отцветет черемухой"? Когда ты понимаешь, что да, блин, кажется, действительно отцвела, стеснительность начинает казаться жеманством. А тогда я еще краснела при каждом слове, мялась, дулась и чувствовала себя неловко гораздо чаще, чем оно того стоило.
Я его видела, но не знала, что это он. Но я о нем регулярно слышала. "Вот погоди, пойдешь в реанимацию, встретишься с Векслером, и небо тебе покажется с овчинку". Я внимала с ужасом этим рассказам, также, как и рассказам о том, что все старшие врачи в отделении - мерзавцы и бездельники, что сдать экзамены, письменный и устный, невозможно, потому что их специально составляют так, чтобы ввек не сдать, чтобы не было конкурентов по безделью у старших врачей, как и многим другим рассказам.
Вы только не подумайте, что я это все пишу для того, чтобы похвалиться. На самом деле, "ребята", которые рассказывали мне все эти ужастики, были старше, чем я сейчас. Эмиграция - язык, среда, резидентура, чуждые взгляды на жизнь - ударила их, наверное, еще больнее, чем меня ударил переезд в Штаты пять лет назад. Мне ведь тогда еще не было сорока, а многим из них на момент приезда в Израиль было под пятьдесят. У меня было непобедимое и незаслуженное превосходство перед ними, превосходство молодости, которое дается всем даром и отнимается у всех беспощадно через всего несколько лет, несколько безумно коротких лет.
Так или иначе, я была напугана. Я с ужасом ждала экзаменов, работы в реанимации и встречи с доктором Векслером.
Встреча, однако же, состоялась гораздо раньше.
В один из дней я, проверяя свое расписание на неделю, обнаружила, что то ли в среду, то ли в четверг моим страшим врачом будет никто иной, как доктор Векслер. Я расстроилась, потом плюнула и решила - один день из жизни улетит псу под хвост. Что ж, не он первый, не он последний. Прорвемся.
Утром в тот день я стояла у столика, разводя и набирая в шприцы нужные мне препараты. В комнату вошел - о, да, я, конечно видела его раньше, но не знала, кто он - мужчина, не худой и не толстый, с черепом абсолютно правильной овальной формы (это я раньше заметила, в операционной-то он в шапочке был), из той породы мужчин, у которых блестящая лысина кажется неоспоримым достоинством, и с яркими светло-голубыми глазами, которые не приличествуют ни еврею, ни бразильцу.
"А что, доктор Ивашкова, проверила ли ты машину?" - вместо здрасте поинтересовался он. На иврите все обращаются друг к другу "ты", так же, как в английском все говорят исключительно "вы". Демократичный народ, демократичный язык.
" А ты что, доктор Векслер, что ли?" - спросила я, кося под наивность. Тогда мне это еще было можно. Это сейчас, если я начну косить под наивность, люди подумают, что я старая дура. А тогда они еще думали, что я - милое наивное дитя. И объясняли мне все куда охотнее, чем сейчас, увы.
"Да", - немного озадаченно сказал он. Я помнила, что лучшая атака - это наступление. "Я не проверила машину, доктор Векслер", - сказала я. "Я до сих пор не знаю, как это делается, хотя мне и стыдно в этом признаться. Но я буду счастлива, если ты мне, наконец, это покажешь".
Он, по-моему, прихуел. "Ты чо?", - спросил он. "Я - доктор Векслер. Меня все боятся".
Я не помню, какими словами я ему ответила. На иврите я тогда говорила слабо, и матерщинных слов о общественных местах не употребляла (не, в общественных я и до сих пор сдерживаюсь, вы не подумайте). Смысл был однако такой - а мне похуй, что ты - доктор Векслер. Ты - мой старший врач, и, если ты мне сейчас не покажешь, как это делается, то я и дальше буду дура дурой. А бояться я никого не боюсь. Я такого насмотрелась в жизни, что смешно уже тебя бояться.
У него несколько изменилось выражение лица. Он мне все показал, и, лучше того, он мне все объяснил. Как я сейчас знаю, его способ проверки несколько отличался от того, что было написано в протоколах - не сильно, просто он был короче. На тех машинах, которые позволяют сократить проверку, я пользуюсь его методом до сих пор.
После этого он ушел, но напоследок сказал - "Я все-таки доктор Векслер. Меня все боятся. Вот увидишь, в конце сегодняшнего дня ты тоже будешь меня бояться, как и все". Я пожала плечами.
День шел на удивление спокойно. Больные были несложные, у меня все получалось, но я все же была начеку.
Между двумя операциями я заметила, что у меня нет чистой маски и побежала ее мыть. У нас, на самом деле, были техники, которые это делали. Но маска мне была нужна сейчас, и ждать техников мне было некогда. Он остановил меня в коридоре. "А чего это ты, доктор Ивашкова, бежишь так резво с маской?"
Я ответила - "Мне нужна чистая маска. А то непорядок - придет доктор Векслер, скажет, давай маску, а маски нет. Я лучше помою".
"А-а!" - восторжествовал он. "Ты тоже на самом деле меня боишься? Я тебе говорил, меня все боятся!".
"Это не страх", - ответила я. "Это здравый смысл. Ты попросишь маску, маски нет, и ты начнешьпиздеть возмущаться и сотрясать воздух. Ну подумай, нафига мне это нужно? Я лучше помою".
Он не нашелся, что мне ответить. Он только засмеялся. Ему часто нечего было ответить мне и после, когда я пришла в реанимацию. Он зауважал меня с той минуты, раз и навсегда.
На обходе он говорил - "Меня не боятся в этом отделении два человека, Цвия и Ивашкова. Цвия не боится потому, что учит с утра до вечера, и, что я ни спрошу, у нее на все есть аргументированный ответ. Она знает чуть ли не больше меня, и ей нечего бояться. А Ивашкова может вообще ни хрена ни знать. Она относится ко мне прямо как моя жена - что я ни скажу, все отлетает от нее, как об стену горох, она смотрит на меня, как на дурачка и думает - "Когда ты уже заткнешься, старый хрен". А я очень страшный, но сильно уважаю тех, кто меня не боится. Я вообще храбрых люблю".
Еще он говорил мне - "ты не столько умнaя, сколько хитрая". И я, такая обидчивая обычно, не обижалась. Бывает так - кто-то скажет обидное по смыслу, но с таким юмором, с такой теплотой, что запомнишь это как комплимент. А кто-то скажет формальный комплимент, и ты будешь годами корчиться от боли, вспоминая сказанное.
Я ни разу не обиделась на Векслера. Несколько раз я на него сильно разозлилась, ага, довел, но обиды не было, как не было и страха.
Я понимаю сейчас, почему его так боялись, так не любили. Он был хорошим врачом. Он был неординарной личностью. Он задавал каверзные вопросы, и он хотел увидеть в ответ не страх за поставленную двойку, а игру ума, который берет вызов и думает над тем, чего, возможно, совершенно не знает. Это не всем нравится, особенно не нравится тем, кто уже не молод и кому западло играть роль молодого студента, и я это понимаю, честное слово. Мне просто повезло тогда - я была молода и я осваивала специальность с нуля, в отличие от подавляющего большинства других резидентов.
Он требовал качества. Он требовал самоотдачи. Он был тем самым учителем, которых положено вспоминать с пиететом. В моем списке Учителей он идет, пожалуй, под номером два.
Не напрасно я при первой моей попытке зарегистрироваться на на одном небезызвестном форуме хотела взять ник Векслер. Ник зарубили, за что - поймет всякий, кто там регистрировался. Восприняли за попытку поиздеваться, хотя на самом деле такое восприятие характеризуется фразой "много чести".
Он жив и до сих пор. Но он совсем не молод, у него был инсульт. Он выкарабкался из инсульта при помощи преданной жены, он продолжает работать, хоть и в другом месте, я его не видела с тех пор, но мне сказали - это уже не тот человек. Векслера с сияющими голубыми глазами, готового ринуться в словесный бой в любую минуту, больше нет. Потом на их семью свалилось страшное горе - смерть невестки, они с женой взяли на себя воспитание троих внуков. Он всегда был хорошим мужем и прекрасным еврейским отцом. Их детям уже было за двадцать, а его жена приносила ему на работу кастрюльки с домашней едой. Злопыхатели шептали, что это она его проверяет, потому что ревнива, вот и таскается на работу. Ох уж эти сплетники...
Нет, наверное, лет двадцать назад он давал прикурить, я знаю этот блеск в глазах, не удивлюсь, если у его жены действительно были тогда поводы ревновать. Возможно, он был из тех мужей, которых всю жизнь ревнуют, но от которых никогда не уходят - ну не валяются такие на дороге, ага. На тот момент, что я его знала, ревновать его не было смысла - кто бы что бы ни говорил, он очень любил свою семью.
Впрочем, это не имеет никакого значения, так, сплетни.
Знаете, чего мне жалко? Он иногда озадачивал меня вопросами, на которые у меня не было ответа. Я тогда честно говорила, что не знаю, и просила объяснить. Так вот, сейчас у меня есть ответы на все эти вопросы. Более того, моими ответами я могла бы припереть его к стене, куда лучше Цвии.
И на его саркастическое замечание о том, что бразильские анестезиологи, в отличие от некоторых, могут вести наркоз исключительно при помощи закиси азота и гипервентиляции легких я уже никогда не смогу ответить еще более саркастическим ответом на тему, что это неправильный наркоз, и поэтому его применяют только бразильские анестезиологи.
Я представляю себе, как ему нечего было бы ответить. Как замерцали бы его глаза. как бы он засмеялся - "Побила, Ивашкова, нет, посмотрите, она меня-таки побила!"
Учительница номер один, Галина Ивановна Фельдшерова, успела мной погордиться. А Векслер - нет. И мне этого безумно жалко.
Ах, доктор Векслер, доктор Векслер....
Израильтянин родом из Бразилии, анестезиолог, специалист по реаниматологии. Именно поэтому я и не встретилась с ним ни разу за более чем полгода моей свеженькой резидентуры в больнице города на юге Израиля - он проводил большую часть времени в реанимации, а в операционной показывался редко. В реанимацю же резиденты приходят не раньше, чем на второй, а то и на третий год.
Итак, я его не видела (это не совсем верно. Я его, конечно, видела на утренних планерках, но народу в отделении было много, и первый год я путалась в именах, лицах и рангах, а спрашивать стеснялась. Это сейчас у меня последние остатки стеснительности растаяли - помните стихи "Все равно любимая отцветет черемухой"? Когда ты понимаешь, что да, блин, кажется, действительно отцвела, стеснительность начинает казаться жеманством. А тогда я еще краснела при каждом слове, мялась, дулась и чувствовала себя неловко гораздо чаще, чем оно того стоило.
Я его видела, но не знала, что это он. Но я о нем регулярно слышала. "Вот погоди, пойдешь в реанимацию, встретишься с Векслером, и небо тебе покажется с овчинку". Я внимала с ужасом этим рассказам, также, как и рассказам о том, что все старшие врачи в отделении - мерзавцы и бездельники, что сдать экзамены, письменный и устный, невозможно, потому что их специально составляют так, чтобы ввек не сдать, чтобы не было конкурентов по безделью у старших врачей, как и многим другим рассказам.
Вы только не подумайте, что я это все пишу для того, чтобы похвалиться. На самом деле, "ребята", которые рассказывали мне все эти ужастики, были старше, чем я сейчас. Эмиграция - язык, среда, резидентура, чуждые взгляды на жизнь - ударила их, наверное, еще больнее, чем меня ударил переезд в Штаты пять лет назад. Мне ведь тогда еще не было сорока, а многим из них на момент приезда в Израиль было под пятьдесят. У меня было непобедимое и незаслуженное превосходство перед ними, превосходство молодости, которое дается всем даром и отнимается у всех беспощадно через всего несколько лет, несколько безумно коротких лет.
Так или иначе, я была напугана. Я с ужасом ждала экзаменов, работы в реанимации и встречи с доктором Векслером.
Встреча, однако же, состоялась гораздо раньше.
В один из дней я, проверяя свое расписание на неделю, обнаружила, что то ли в среду, то ли в четверг моим страшим врачом будет никто иной, как доктор Векслер. Я расстроилась, потом плюнула и решила - один день из жизни улетит псу под хвост. Что ж, не он первый, не он последний. Прорвемся.
Утром в тот день я стояла у столика, разводя и набирая в шприцы нужные мне препараты. В комнату вошел - о, да, я, конечно видела его раньше, но не знала, кто он - мужчина, не худой и не толстый, с черепом абсолютно правильной овальной формы (это я раньше заметила, в операционной-то он в шапочке был), из той породы мужчин, у которых блестящая лысина кажется неоспоримым достоинством, и с яркими светло-голубыми глазами, которые не приличествуют ни еврею, ни бразильцу.
"А что, доктор Ивашкова, проверила ли ты машину?" - вместо здрасте поинтересовался он. На иврите все обращаются друг к другу "ты", так же, как в английском все говорят исключительно "вы". Демократичный народ, демократичный язык.
" А ты что, доктор Векслер, что ли?" - спросила я, кося под наивность. Тогда мне это еще было можно. Это сейчас, если я начну косить под наивность, люди подумают, что я старая дура. А тогда они еще думали, что я - милое наивное дитя. И объясняли мне все куда охотнее, чем сейчас, увы.
"Да", - немного озадаченно сказал он. Я помнила, что лучшая атака - это наступление. "Я не проверила машину, доктор Векслер", - сказала я. "Я до сих пор не знаю, как это делается, хотя мне и стыдно в этом признаться. Но я буду счастлива, если ты мне, наконец, это покажешь".
Он, по-моему, прихуел. "Ты чо?", - спросил он. "Я - доктор Векслер. Меня все боятся".
Я не помню, какими словами я ему ответила. На иврите я тогда говорила слабо, и матерщинных слов о общественных местах не употребляла (не, в общественных я и до сих пор сдерживаюсь, вы не подумайте). Смысл был однако такой - а мне похуй, что ты - доктор Векслер. Ты - мой старший врач, и, если ты мне сейчас не покажешь, как это делается, то я и дальше буду дура дурой. А бояться я никого не боюсь. Я такого насмотрелась в жизни, что смешно уже тебя бояться.
У него несколько изменилось выражение лица. Он мне все показал, и, лучше того, он мне все объяснил. Как я сейчас знаю, его способ проверки несколько отличался от того, что было написано в протоколах - не сильно, просто он был короче. На тех машинах, которые позволяют сократить проверку, я пользуюсь его методом до сих пор.
После этого он ушел, но напоследок сказал - "Я все-таки доктор Векслер. Меня все боятся. Вот увидишь, в конце сегодняшнего дня ты тоже будешь меня бояться, как и все". Я пожала плечами.
День шел на удивление спокойно. Больные были несложные, у меня все получалось, но я все же была начеку.
Между двумя операциями я заметила, что у меня нет чистой маски и побежала ее мыть. У нас, на самом деле, были техники, которые это делали. Но маска мне была нужна сейчас, и ждать техников мне было некогда. Он остановил меня в коридоре. "А чего это ты, доктор Ивашкова, бежишь так резво с маской?"
Я ответила - "Мне нужна чистая маска. А то непорядок - придет доктор Векслер, скажет, давай маску, а маски нет. Я лучше помою".
"А-а!" - восторжествовал он. "Ты тоже на самом деле меня боишься? Я тебе говорил, меня все боятся!".
"Это не страх", - ответила я. "Это здравый смысл. Ты попросишь маску, маски нет, и ты начнешь
Он не нашелся, что мне ответить. Он только засмеялся. Ему часто нечего было ответить мне и после, когда я пришла в реанимацию. Он зауважал меня с той минуты, раз и навсегда.
На обходе он говорил - "Меня не боятся в этом отделении два человека, Цвия и Ивашкова. Цвия не боится потому, что учит с утра до вечера, и, что я ни спрошу, у нее на все есть аргументированный ответ. Она знает чуть ли не больше меня, и ей нечего бояться. А Ивашкова может вообще ни хрена ни знать. Она относится ко мне прямо как моя жена - что я ни скажу, все отлетает от нее, как об стену горох, она смотрит на меня, как на дурачка и думает - "Когда ты уже заткнешься, старый хрен". А я очень страшный, но сильно уважаю тех, кто меня не боится. Я вообще храбрых люблю".
Еще он говорил мне - "ты не столько умнaя, сколько хитрая". И я, такая обидчивая обычно, не обижалась. Бывает так - кто-то скажет обидное по смыслу, но с таким юмором, с такой теплотой, что запомнишь это как комплимент. А кто-то скажет формальный комплимент, и ты будешь годами корчиться от боли, вспоминая сказанное.
Я ни разу не обиделась на Векслера. Несколько раз я на него сильно разозлилась, ага, довел, но обиды не было, как не было и страха.
Я понимаю сейчас, почему его так боялись, так не любили. Он был хорошим врачом. Он был неординарной личностью. Он задавал каверзные вопросы, и он хотел увидеть в ответ не страх за поставленную двойку, а игру ума, который берет вызов и думает над тем, чего, возможно, совершенно не знает. Это не всем нравится, особенно не нравится тем, кто уже не молод и кому западло играть роль молодого студента, и я это понимаю, честное слово. Мне просто повезло тогда - я была молода и я осваивала специальность с нуля, в отличие от подавляющего большинства других резидентов.
Он требовал качества. Он требовал самоотдачи. Он был тем самым учителем, которых положено вспоминать с пиететом. В моем списке Учителей он идет, пожалуй, под номером два.
Не напрасно я при первой моей попытке зарегистрироваться на на одном небезызвестном форуме хотела взять ник Векслер. Ник зарубили, за что - поймет всякий, кто там регистрировался. Восприняли за попытку поиздеваться, хотя на самом деле такое восприятие характеризуется фразой "много чести".
Он жив и до сих пор. Но он совсем не молод, у него был инсульт. Он выкарабкался из инсульта при помощи преданной жены, он продолжает работать, хоть и в другом месте, я его не видела с тех пор, но мне сказали - это уже не тот человек. Векслера с сияющими голубыми глазами, готового ринуться в словесный бой в любую минуту, больше нет. Потом на их семью свалилось страшное горе - смерть невестки, они с женой взяли на себя воспитание троих внуков. Он всегда был хорошим мужем и прекрасным еврейским отцом. Их детям уже было за двадцать, а его жена приносила ему на работу кастрюльки с домашней едой. Злопыхатели шептали, что это она его проверяет, потому что ревнива, вот и таскается на работу. Ох уж эти сплетники...
Нет, наверное, лет двадцать назад он давал прикурить, я знаю этот блеск в глазах, не удивлюсь, если у его жены действительно были тогда поводы ревновать. Возможно, он был из тех мужей, которых всю жизнь ревнуют, но от которых никогда не уходят - ну не валяются такие на дороге, ага. На тот момент, что я его знала, ревновать его не было смысла - кто бы что бы ни говорил, он очень любил свою семью.
Впрочем, это не имеет никакого значения, так, сплетни.
Знаете, чего мне жалко? Он иногда озадачивал меня вопросами, на которые у меня не было ответа. Я тогда честно говорила, что не знаю, и просила объяснить. Так вот, сейчас у меня есть ответы на все эти вопросы. Более того, моими ответами я могла бы припереть его к стене, куда лучше Цвии.
И на его саркастическое замечание о том, что бразильские анестезиологи, в отличие от некоторых, могут вести наркоз исключительно при помощи закиси азота и гипервентиляции легких я уже никогда не смогу ответить еще более саркастическим ответом на тему, что это неправильный наркоз, и поэтому его применяют только бразильские анестезиологи.
Я представляю себе, как ему нечего было бы ответить. Как замерцали бы его глаза. как бы он засмеялся - "Побила, Ивашкова, нет, посмотрите, она меня-таки побила!"
Учительница номер один, Галина Ивановна Фельдшерова, успела мной погордиться. А Векслер - нет. И мне этого безумно жалко.
Ах, доктор Векслер, доктор Векслер....
